Восхождение

Я сижу на  вершине  с  прекрасным  именем   "Корона".  Взахлёб  вдыхаю разряжённый  воздух   и  пью  глазами  коктейль из  синих  далей.

15.08.97г.
Тянь–Шань, Киргизский хребет, пик Корона.

***

Я не помню, когда это началось, вернее будет сказать, не  знаю. Наверное, в 1994... Или раньше? ГОРАЗДО  раньше... Когда было сказано первое слово...

1

Твою мать! Как же я сюда попал. Бляха муха, это ж надо так  влипнуть. Ледовая стенка,  градусов 70, уходит вверх всего метров на семь. Сам того не заметив, я только что прошёл  маленький перегиб, и теперь под моими ногами трещина. Это ж не трещина, это ж гараж для паровозов! Видно только стенки  и  чёрное  ничто, глубиной может 10 метров, может 30, может 50, а может и все 100. Мне хватит  и десяти...  И скатиться  на  ту полочку,  с которой стартовал, я  уже  не  могу – теперь склон  уводит точно в открытую, ЧЁРНУЮ пасть. Твою мать! Вот ведь  влип...

Связаться мы не успели, вернее не  захотели, чего там – перевал 1б, ходится  на  личной технике. Вот тебе и техника. Я только что забил над головой клюв  ледоруба  и подтянул  ноги. Выпрямился – и всё. Всё! Твою мать! Второго ледоруба нет. У меня только три точки опоры: передние зубья кошек  и  правая  рука  с  ледорубом, на левой хэбэшная перчатка. Чтобы  идти дальше мне нужно  бросить вверх ледоруб...  Не  могу...  Не могу – рюкзак отбрасывает...  ОТБРАСЫВАЕТ, сволочь!... Прямо в пасть! Мне нужна  ещё  одна точка опоры,  хоть  на  секунду...  или две...

Чёрт,  икры  начинают  дрожать, я не балерина стоять так долго на  передних  зубьях кошек.  Пятки опускаются,  и  левая  кошка с противным  чавкающим  скрежетом  выходит  изо льда.  Тело мгновенно проседает  вниз,  и  я  повисаю на ледорубе... Жуткий  холод  врывается  в  желудок... 

Судорожно  скребу  ногами  по льду, пытаясь забить кошки...  Встал...  О Господи, стою...  Ноги  продолжают трястись, у  меня  от силы  секунд  20. Второй  срыв,  и  клюв  ледоруба  уже  не  удержит, он  и  так  плавает,  как  расшатавшийся  зуб...  15  секунд  – надо что–то  делать! Я не хочу умирать!!! Надо что–то делать! Если б  мог, присосался б к зелёному  льду  губами... 5 секунд  – икры  не  выдерживают  и  пятки  снова  проседают...

Выпрямил. Ещё стою... Всё! Или я что–то  делаю,  или  всё  равно  лечу...  Лечу  вниз... Набрал воздуха,  поднял  глаза  вверх,  видеть  её  больше  не  могу. Господи, я и не  знал, что ТАК  хочу жить. Я хочу жить!!! Как страшно...СТРАШНО!!! Пора...

Резко швыряю ледоруб вверх! И ЗАБИВАЮ! По самые  уши  забиваю клюв в лёд! НОГИ!!!  Левая!  Правая!  ЛЕДОРУБ! Удар! (Я что–то кричу) НОГИ!!!  Левая!  Правая! Переваливаюсь на полочку...

Жив?!...

Дышу  рыбкой и никак  не  могу  отдышаться. Липкий пот стекает по спине  и  животу. Женька  радостно  смотрит  на  меня:

– Ну как!? Адреналинчик  в  крови  ощущаешь?!

Да он у  меня  возле  горла  плещется! Колени  ещё  трясутся, но  марку  надо держать, и я отвечаю:

– Если  бы  не  пониженный  водный  баланс, описался бы от страха.

Женька  хохочет (ему всё в кайф) и  поднимает  вверх  большой палец. Ответ принят!  И  занесён  в анналы  нашего  клуба. Вот как  творятся  мифы...

...Меня  спасла  левая перчатка. Пока я  стоял  на  передних  зубьях, тепло руки  сквозь тонкий  трикотаж растопило  лёд,  потом рука остыла,  и  перчатка  просто примёрзла  к  отвесу. Вот  она,  та  самая  точка опоры...  А если  бы  я дергался и  рука  не примерзла?...  Так,  об  этом  лучше  не  думать...

Мы продолжаем движение  по  пресловутой  единичке. Только что Женя поймал за шиворот Шуру Паняева. У  него соскочила  кошка,  и  Шура кубарем катился  по льду  уже метров 15...

Я не  выдерживаю:

– Может  свяжемся?

– Да ты  что?! Это ж единичка!

Выходим на заснеженный  перевальный  взлёт. Точно на  перегибе  вижу  поперечную  полоску, пересекающую  следы – взмах  ледоруба,  отметивший  трещину,  скрытую под  настом.  На  другой  стороне  Женька копается  в  рюкзаке. Перехватываю  свой  ледоруб, примериваюсь и  делаю длинный  шаг  в  след  на  той  стороне...

ЧЁРТ!!! Нога  начинает  мягко  опускаться  вниз... ТРЕЩИНА!  Швыряю  правую  руку  вперёд  и  забиваю  ледоруб... ТВОЮ!!!  Ледоруб также мягко проваливается, и я медленно  погружаюсь  в  снег...  ТРИ МЕТРА!? И вся  под  снегом. Связаться  надо было!...

...Чья то  рука  хватает  меня  за  шиворот  и  тянет..., тянет вверх. Судорожно ещё  раз  бросаю  вверх  ножку  ледоруба... Держит! Держит!!! Мать его ети!  Женька помогает мне встать:

– Ну как?

Сколько раз  Смерть будет  клацать  над  ухом? Она может  и  по другому – Аам!  И ваших нет!...  Рядом, зараза! Даже  запах  её  чувствую...

Адреналин  бурлит  уже  где то   в  зрачках  и  рекой выливается  из  ушей. Женька  посмотрел  в  мои  глаза  и  заорал:

– СВЯЗЫВАЕМСЯ!!!

Наконец–то! Сейчас  мы  достанем  мою верёвочку, мою надёжную десяточку (10мм диаметр), мою сороковочку (40м длинна), мою любимую  пеструху (белая в красную крапинку). Сейчас  мы  завяжем  восьмёрочки, вщёлкнем их в карабины и  пойдём  наконец по нормальному. Теперь всё  будет  тип–топ. Теперь  у  нас  связка.  Главное  отдышаться...

Двойная  доза  адреналина отзывается  покалыванием  в кончиках пальцев  и  суетливостью в словах. Через час начнётся  ответная  реакция  организма – апатия  и  полное  безразличие. Но  на  час  меня  хватит...

Я тупо передвигаю ноги  по  крутому  склону и  с  надеждой  жду, когда  же  это  всё  закончится. Ни хрена себе единичка! А что же  тогда будет на  тройке? И это только начало, это первый перевал! Из 6! Сзади  подкрадывается  облако  и  по хозяйски накрывает  гребень. Белая  мгла. Вижу  только тонкую нить пеструхи,  уходящую вверх, в  молоко...

Женька  кричит:

– Шабаш!

Фуууу.  Наконец–то. Бухаюсь  на  рюкзак. И не  шевелюсь. Как  хорошо  ничего  не  делать. Сидеть нахохлившись и  не  шевелится. Прибегает  Саня:

– Мужики,  там  берг  хороший, можно  спрятаться и  переждать. (Берг,  бергшрунд – горизонтальная трещина  на  вертикальном  льду).

А хоть  к  чёрту  в  пасть,  только бы  не шевелиться...

Берг   оказывается  неожиданно  уютен.  Плотная  снежная  пробка  забила  его где–то  на  глубине  5  метров,  на  ней можно очень  удобно расположиться.  Облако не  уходит, и  мы  решаем  поставить  здесь   палатку. Класс!!! Отдыхаем! Расслабляемся.  И спим  здесь.

Мгла рассеивается, появляется  вечернее  солнце,  и  ледяной  грот  начинает  светится  под  его  лучами  нежно–голубым  светом. Особенно  хорош  наш  туалет.  Синий  лёд  уходит  в  бездонную  глубину  ледника,  скрывая  наши  безобразия.

Мы  заползаем  в  спальник и ждём  Шуру, продолжающего копаться с примусами. Очень  холодно – Пермский  хладокомбинат, морозильная  камера № 6, свежемороженные   идиоты. Ерунда, зато 7 часов  сна  мне  обеспеченны.  Авось  оклемаюсь. А перед  глазами  стоит  тройка б, которую показал  Женька. Через 5  дней  нам  идти  на  неё.  Я  могу  не  выдержать, руки  до  сих  пор  продолжают  трястись...

Шура  забирается  в  палатку и  радостно  сообщает:

–  Ну что, жмурики, а  ледник–то  дышит... 

Гад, ну кто  тебя  за  язык–то  тянул. Я  замираю  и  слушаю... Где–то  под  нами,  в  толще  льда, утробно  ухает...

Снежная  пробка  уходит  из  под  ног, и  палатка  начинает  проваливаться  в  тартарары...

ААААаааа!  –  я  вскидываюсь,  и Шура  удивлённо   спрашивает:

–  Ты чего?  –   Палатка  стоит  на  месте...

Всё,  я  сломался.  Третья  трещина  меня  доконала.   Я  не  смог  уснуть  всю  ночь. Как  только  закрывал  глаза,  в  мозгу  ухало,  и  я  начинал  скользить  вниз...  вниз...

С  тех  пор  я  стал  боятся  гор...

11.08.94г

Центральный Тянь–Шань, безымянный перевал.

***

Перевал  мы  перепутали, он  оказался  никем  не хоженной  тройкой. Через  5  дней  Женька  предложил назвать  его  "Им. тридцатилетия Радика Губайдуллина" – у меня  был  день рождения...  Так он теперь и  называется  на  наших  картах.

Не знаю...

Я  умер  на  том  перевале... Умер  от  страха...

2

...От  постоянного  напряжения  глаза  снова начинают  слезиться,  и  я  в бессчётный  раз  опускаю бинокль.  Мужики  до сих пор не появились на  гребне.  До контрольного срока остался  час.  В голове  звенят  колокола,  надо  отдохнуть иначе  я  свихнусь, просто свихнусь и всё. Закрываю лицо  панамкой  и пытаюсь  уснуть, чтобы сберечь силы. Вера, устроившись на  соседнем камне, молча  забирает у  меня  окуляры.

В 15.00  смотрю на склон – пусто!  Мы с  Верой поднимаемся одновременно – не проронив ни звука,  не отрывая  глаз  от  гребня. Вера,  опустив  бинокль, тихо произносит:  "Надо идти..."  Так и не взглянув  друг на  друга,  мы расходимся: я одевать  обвязку,  она  будить  мужиков...

...Вчера  3 человека  остались  на  гребне,  чтобы  с утра  попытаться  взять  вершину. Трое  спустились  вниз: у Андрюшина температура +39,  у Огарышева  не гнётся  покалеченная  нога, у Веры что–то с желудком, я с молодежью ждал их внизу в базовом лагере. Сегодня  в 10.00 оставшиеся  в  штурмовой палатке перевалили  через гребень и  потерялись среди  скал  вершинного  взлёта.  Их  не видно вот  уже  5  часов.  И контрольное  время только что  закончилось...

...Позавчера  был  большой  совет: кто  хочет  наверх ? Все старики  захотели. Все!.. Кроме меня. Я юлил, вилял и спрашивал: "А как  же  молодые?"  Серёга  Огарышев  пошёл  в лоб: "Ты хочешь?"  Начал  ссылаться  на  погоду: "...если... да кабы..."  Я  трусил  и,  сам того не сознавая, искал  повод  отказаться. Я трусил, и Я же хотел  наверх,  а посему подсознание требовало гарантий  безопасности... Мужики  видимо  догадались  и  отстали.

...С  утра  две  связки,  6 человек,  быстро собрались и  вышли  на  ледник.  Я, нет не я,  Оно, спросило  у  Сереги  Фарберова: "Ты  билеты  на  обратную дорогу  с  собой  взял?..."  Как  он  на  меня  посмотрел...

Теперь  они  не  вернулись.  Серега  Фарберов,  Эдик  Поносов  и  Шура Паняев. Между  нами всего 700 метров, но это 700 метров по вертикали, 700 метров между разными  мирами, миром жизни и миром смерти. Для нас  они почти на Луне.  Где–то  там  на 5000 среди  льда  и  холода...

Вокруг  нас  собирается  ничего  не  понимающая  молодежь.  Вера повторяет: "Надо идти!"  Мы  по  прежнему не  смотрим  друг  другу  в  глаза и  молчим.  Итак  всё  ясно.  Идти  нам! Старым. И наше самочувствие теперь не играет никакой роли. Я уже одет. Андрюшин  бросает: "Радик,  поесть".   Димка  срывается  с  места  за продуктами – он  мой  зам.  Серёга Огарышев  сам  с собой обсуждает:  "Полиэтилен  надо  взять..."  По  краю моего  сознания  проносится  вопрос – спать  или тела транспортировать? Проносится  и  исчезает,  вместе  с Оно.  Меня  больше  не  интересует:  где  мы будем  спать,  скоро ли стемнеет,  сколько там  ниже  ноля  и пр., пр., пр...

Меня  интересует  одно!  Мужики  должны  стоять  рядом  со  мной!  Вот  здесь! И  никакие  обстоятельства  меня  больше  не  волнуют.  Здесь! я  сказал!  И  можете  писать хоть  в  Юнеско... 

Пока Серега с  Андреем  надевают  сбрую, я  быстро  потрошу  нашу  раскладку,  выбирая  всё  самое  вкусное  и  калорийное.  Димке  остаются  жалкие  крохи,  но  он  молчит  –  кажется  начинает  понимать. Да, еще аптечку не забыть... Ужинаем  все  вместе,  продолжая  с  надеждой  смотреть на вершину.   16.00 – Нет!..

Мы  договариваемся  с  Верой  о  сигналах  связи  и  уходим  по  засыпанным  снегом следам...

Уводящим  вверх... 

Всё происходит молча.  Я  молча  беру  рюкзак  и  выхожу  вперёд – я  отдохнувший  и  физически  здоровый,  я  иду  по  этому  пути  в первый  раз  и  психологически  мне легче.  Мужики  молча  соглашаются, они уже  представляют,  во  что  выльется  эта  дорога.  Снега  за  ночь  навалило  по  пояс, от следов  остались  смутно  различимые воспоминания, но у  Сереги  с  Андрюхой  они  еще  очень свежи. Для них это третий раз.

Связка выходит  на  Гору.

У нас часа три светового  времени – мало! И 700 метров подъёма – много, очень Много! Значит, будем  подниматься  в  темноте,  хорошо,  если  луна появится, а  если  опять  снег?  Там  мы  и  останемся  на холодную  ночёвку (при  –20 это обморожения),  но  не  это  важно...  Нам  важно  дойти  максимально  целыми,  чтобы  мы  могли  действовать! (если что...) Вот  для  этого  я  свою  шкуру  поберегу,  а на  большее она  пусть  не  надеется.  Как  там  сказал  Серёга  Фарберов:  "Надо  дать  организму под  зад  коленом,  чтобы  знал,  кто  здесь  хозяин!" Ладно,  Серега! О кей! Сейчас  он  у   меня   получит  по  полной  программе.  Я  тебя, СВОЛОЧЬ,  научу  жизнь  любить!

Мы  все  по  разным  причинам  слегка невменяемы.  Я тяжким усилием пробиваю наст, а в промежутках  между  частыми  вздохами  шепчу: "Гора, гора, отдай,  что  взяла. Гора, гора... " Через десять полных шагов останавливаюсь отдышаться и  слышу  подходящего  снизу  Андрюшина: "Аппетит  приходит  во  время  еды. Аппетит..." уговаривает он себя.  Серёга  последний и  ещё далеко,  но  наверняка  тоже что–нибудь  бубнит  для  укрепления  истерзанного духа. 

Мы  поднимаемся  по Горе.

Сзади  накатывает   белая  пелена.  Облака,  как  по  расписанию,  вместе  с нами  штурмуют  хребет,  но пока  мы  их  опережаем.  В  разрывах  виднеется  ледник,  какие  там  сигналы  в  виде  красных штанов  на  камне, – не разглядеть  даже  палаток. Переходим по снежному  мосту через трещину и  останавливаемся  в ледовом  кулуаре,  перевести  дух. Место хреновое, но больше стоять негде.

И  вдруг тишина вокруг взрывается диким ором!  Снизу,  с ледника  доносятся неистовые вопли. Ни черта  не  понять, жадный ветер  рвёт  в клочья  фразы, уносит окончания.  Они  пытаются  скандировать. (Представляю, как  Вера  дирижирует парнями). Бесполезно. Ясно  одно –  Мужики появились на  гребне!!!  Всё! Мы  впервые смотрим  друг другу  в  глаза...  И начинаем  смеяться...

Вера,  надрывая  голос,  пытается сквозь ветер прорваться к нам... (Милая  ты моя,  сипеть  ведь будешь).  И наконец  ей  это  удается  –  сжалившийся  порыв  доносит  до  нас:  "...через  15  минут  будут  у  вас..." Всё!!!  Мы  валимся в  снег, кто  где  стоял.  Порядок! Можно жить и дышать! Начинаем вслух  вспоминать,  кто,  кого и как когда–то  спасал. Веселимся  в общем... 

Через  15  минут  к  нам никто  не  спускается... 30  минут  – никого...

Мы  снова  мрачнеем  и  отводим  взгляды.  Надо решать! 99%, что  там  наверху  всё  в порядке! А у нас?  ...Мужики больны,  ...темнеет, ...палатки нет, ...воды нет, ...примуса нет... Мы  можем  спустится?  А если там наверху?... Я сквозь зубы  цежу:  "Жратвы  на  второй  подъём  не хватит..."  Мужики  переглядываются – сил  тоже.  И мы  принимаем  решение... Двое  битых  и  один  не битый. Три инвалида на  холодном  синем  снегу...

Мы  идём  исходя из 1%.

Раз не  спустились, значит нужна помощь. Раз еды  и  сил  на  завтра  нет, значит  топать нужно  сейчас.  Раз  ничего  не  ясно, надо  всё  выяснить. Мы  идём...

Мы  идём  вверх!

Я уже  вымотался  тропить,  и  впереди  меня  сменяет Серёга... Его  Андрей...  Я иду последним, теперь мне легче... Физически... А перед глазами вновь и вновь является гранитный Монолит, стоящий у начала тропы в основании долины Каракола. Пятиметровый Монолит, не понятно как появившийся  среди вековых елей. Монумент, увешенный  табличками: "...погибли при восхождении на пик Каракол..."        и фамилии, города, годы...

Я  тихо ненавижу  эту  Гору.  Я тебя, стерва, на куски порву, если не вернёшь тех, кого  взяла.  Я тебе  мозги  вышибу,  сука  такая.  Я  тебя...  В  небе  появляется  полная  луна.  Дрянь  бесстыжая,  как  ты  вовремя.  Цирк  внизу  погрузился  во  тьму теней,  там  властвует  ночь,  у  нас  синий  сумрак  и  первые  звёзды...

До  гребня  осталось метров 40,  и  мы  начинаем  надрывно  орать и  свистеть.  Где–то  там должна стоять штурмовая  палатка. Ноль  эмоций,  ни  ответа  ни  привета. Да что же там случилось? Мы сатанеем...

Выматерившись, уходит наверх Андрюшин,  верёвка  мягко шуршит  в  Серёгиных  рукавицах.  Теперь  его очередь,  и  я  тупо  смотрю  на  разматывающиеся  кольца  моей  пеструхи, (вновь и вновь возникает видение) ...6 метров ... (я  выбираю место на граните) ...4 метра... (я прикручиваю  табличку) ...3 метра... (имена, фамилии, сегодняшнее число) ...2  –  пора...

Связка идёт вверх...

Первым  на  гребень  поднялся  Андрюшин.  Поднялся  и  стоит. Стоит, сволочь такая растакая, смотрит  куда–то  вперёд  и  молчит. Там должна стоять палатка! Должна!!! Мы  с Серёгой  исходим  на  нет  в бешеном крике.  Серёга,  плюнув,  начинает  подниматься...

Теперь  они стоят  вдвоём... (я звоню в двери квартир)  Суки!  Стоят, смотрят  вперёд  и  молчат... (я молчу, и жены закрывают рот руками) Я  сейчас сдохну. Я сейчас  взорвусь. Что  они  там  видят? Гады,  ну  можно  же  крикнуть... Лезу!..    ЛЕЗУ!..     Вверх...      Я должен...        Я уже...        Я иду...             Я иду...            к  вам...          (звонить в квартиры будет кто–то другой)         Сердце...          Сердце...          щас...         лопнет...         Воздуха...          ВОЗДУХА...                 МНЕ!...

Переваливаюсь через снежный  наддув  и  слышу: "...козлы..." и  вижу, Господи, вижу  палатку!!! Из неё доносятся  отчётливые голоса...

Лёжа всхлипываю  и  мычу  по  слогам: "Суу – киии..."

Надо  мной  происходит  содержательный, даже  очень содержательный  разговор. Слышу. Всё слышу! Да здесь ветра нет! Он  заканчивается точно  на  перегибе, вот почему казалось, что  все  молчат. Теперь  не  кажется. Над  головой  грохочет  тяжелая артиллерия. Мужики,  не  затрудняя  себя  выбором  слов, разносят в дым палатку.  Та  слабо  отбивается:

– Сил не было спуститься.

– Сил не было?! А у  нас  были?! Вашу  мать!

Канонада  постепенно затихает, все  на  самом  деле  устали.  Да,  но  у  меня–то  ещё  ничего  не израсходовано,  у  меня за 5 часов такой  боекомплект  накопился... Задыхаясь  поднимаюсь, набираю  полную  грудь  воздуха и  говорю...

Всё! Что думаю о них, о их  родителях, о их близких и дальних родственниках,  о тех  чудаках, что  ходят  с  ними  в  горы, о том,  в  каком  месте  и  в  каком  виде  я  их  всех  видел... Воздух кончился. Набираю ещё и...

С точными  анатомическими подробностями  описываю  хирургическую операцию  над  их мозгами, головами и  прочими  выступающими частями  тела, которую  надо немедленно  предпринять, с точным указанием деталей и места, в которое надо забить все ампутированные  предметы. На последних  граммах кислорода  выдыхаю: "Были?..."

– Да были, были!

Урааа! Были! Они были на Вершине! Были бы у меня  силы, пошёл бы колесом. Фарберов вздыхает и говорит из палатки, наконец–то  говорит  то, что положено:

– Ладно, мужики! Спасибо, что пришли! А с тебя, Радька, коньяк! Если бы не спасработы, ведь не  зашёл  бы  сюда?

Ритуал закончен.  Теперь всё утрясётся. Всё  это  суета сует и прочая  суета. Главное:

Что  они Живы!
Что Они были на Горе!
Что Мы  пришли!
Пусть необходимости в этом и не было.

Потом  Фарберов, рассказывая  о  вершине,  признается: "Если бы  нас внизу не ждало  столько  народа, мы  бы наверное  свернули. Страшно было."  И мы всё  поймём, а  чего нам  в  героев  играть.  И  в  глаза друг другу мы  теперь смотрим  спокойно.  И они, и мы  выполнили  Свой  долг. Мы  уверены  в них,  они  в  нас.  Они,  если  надо,  зайдут  сжав зубы,  мы,  если надо, приползём  на  последнем  издыхании.  Вершина  общая, вершина  Наша! Для  всех  одна, для каждого разная... Спроси  теперь, кто первым  поднялся,   или  кто  из нас взашёл,  а  кто  нет? В  глаза  плюнем!  Все!  Чтоб  праздника  не  портил. Гора не  делится,  долг  тоже! Счастья! Всем! И чтоб никто не  ушёл обиженным...

Мы  счастливы! 
Вместе! 

Теперь  мы  устроим  пир на  всю катушку.  Как  завхоз  экспедиции  я  санкционирую  обжорство  и  грязное  распутство.  Мы  будем  пить  спирт:  за  вершину,  за восходителей и за спасателей, за то что все мы  живы  и  собираемся  жить  дальше.  Мы  будем  не сдержаны  в выражениях,  в  кои–то веки  удалось  остаться  без  женских  глаз.  Мы  вспомним  всё  и  всех!  А  когда  Серёга  предложит  мне: "Радик,  колбасы  копчёной  или  сникерс?"  Я отвечу:  "Неее  моо–гууу"  и выпаду  из палатки подышать  свежим  воздухом. Вот  это  жизнь! 

У  нас  всего два  спальника   на  шестерых, и мы  будем  спать  в  ботинках, в пуховках,  напялив  на  себя  всё, что  будет  под  рукой.  Мы  тесно  прижмёмся  друг  к  другу,  пытаясь  согреться.  Андрюшин  снова  будет  бредить и звать  свою  Ренку, Шура будет  стонать от боли  в  обмороженных  ногах,  Огарышев  скрипеть   зубами,  когда кто–то нечаянно заденет  его  разбитое  колено.  И будет  холодно,  очень  холодно! Особенно  утром...

Но  сейчас  мы  об  этом  не  думаем,  сейчас  у  нас  Пир, и я  задубевшими  пальцами  пытаюсь  развязать  шнурки  на  ботинках.  Когда  мы  выходили  на  склон,  я  завязал  их  на  прямой  узел  и  дал  зарок,  не  снимать вибрамы, пока  не  найдём  мужиков.  Теперь  узел  превратился  в  кусок  льда,  и  я  никак...   не  могу...  Саня,  не  выдержав,    протягивает   нож:

–  Режь  к  растакой–то  матери!

Смотрю  на  Александра  –  не  Македонский  конечно,  но  что–то  похожее  есть.  Беру  нож  и  режу  все  узлы  к  той  самой  матери!  Теперь  можно!  Теперь не  страшно! С  этого  момента Мы  идём  только  вместе! и только вниз! 

– Ну  что?  Мы хряпнем наконец или так  и  будем фигнёй  заниматься?! 

............................................................................................................................

– Радик,  хочешь  колбасы  копчёной?

– Бееее...,– я вываливаюсь  из  палатки,  стоящей  в заснеженной  мульде  и  замираю... 

Замираю  от  бешенной  красоты, бушующей в Мире. Слева Вечернее солнце  утонуло  в  облаках.  Белые  днём вершины облаков  и гор смешались  в  абстрактное  месиво,  подсвеченное  снизу  оранжевым   светом  заходящей  звезды.  Розовые столбы света, прорываясь сквозь оранжевую кашу,  поддерживают небосвод. Я  вижу  всё  это  сверху,  как  видели  боги  на  Олимпе. Оранжевый  мягко  переходит  в  золотой,  золотой  в  нежно–зелёный,  зелёный  в  светло–голубой,  голубой  в  тёмный  ультрамарин, усыпанный  звёздами  Млечного  пути.  Луна  властно спорит  с  угасающим  солнцем,  создавая  на  снегу  вторые  тени. 

Твою  мать, – вот  это  да! Горы  длинными синими гребнями  уходят к расплавленному  золоту  Иссык–Куля  в чаше Тянь–Шаня. Серёга  прав – с  меня коньяк!  Я  замерзаю,  но  никак  не могу  уйти. Красиво!!! Красивы Дали! Красиво Небо! Красивы Звёзды! Красива Гора! Красивы Люди,  ждущие  меня  в  палатке! Спасавшие  меня  не  раз,  дарившие  в  день рождения  вершины и перевалы,  страховавшие  и  вытаскивавшие  меня  из  трещин.  И вытащившие наконец из  очередной...

Пять  человек в палатке. Пять друзей по  связкам  в  разных  горах,  на  разных  Горах. Пять  самых  близких  мне  мужиков...

Завтра в 10.00 мы выползем из палатки и  встанем  в  ряд  на  гребне.  Все шестеро! Не связываясь! А зачем теперь? Встанем на дистанции 3 метра, чтобы  нас  хорошо было видно в бинокль. И заорём  на  весь мир, на весь Тянь–Шань, что Мы Живы! И Верочка, наверняка проснувшаяся  часов в семь  и  не отрывающая  глаз от окуляров, наконец–то  увидит  нас  всех. Пересчитает,  и наконец–то  успокоится, и пойдёт  на  ледник встречать  мужиков. (И почему я  уверен, что так будет? Не знаю! Просто Мир так устроен... )

Пятеро  в палатке,  одна  внизу...

Я  счастлив!
Вместе  с  ними!

21.08.96 г.
Центральный Тянь–Шань,  гребень под пиком Каракол

***

Нет, не всё! Есть еще в  Перми  Женька, Олег  и  Ванька.  Еще  Ванька.  С  ним  я  тоже  ходил  в  связке...

3

На  улице  март,  Ваньке  три  с  половиной   года и  мы  идём  Гулять. 

– А  игхать  будем ?

– А то!

– А как ?

– А сейчас  придумаем...

Мы  играем  в  альпинистов, горой назначен  дровяной  сарай  во дворе. У  него  покатая  двускатная  крыша,  и  с  одной  стороны  сугроб  у  стены  практически  касается  крыши. Между ними небольшая трещина –  очень  похоже  на  берг  перед  перевальным  взлётом.  Сугроб  мы  уже практически  прошли. Ведущего  связки  останавливает трещина.  Ванька  пыхтит,  пытаясь  забраться  на  крышу,  но  у  него  не  хватает  роста,  и  он  звонко кричит:  "Помогай!!!"  Я  смеюсь,  подбираюсь  к  нему  сзади...(Вид  у меня  не подходящий  для  лазания  по  крышам, да и не  солидно – здоровый  дядька  на  сарае...  Я  имитирую  помогание). Ванька  барахтается  над  трещиной  и  вдруг всхлипывает:

– Ну, что же ты ?  У   меня  же не  получается!

Обида! Бессилие и обида! Ты же сильный! Ты же Радик! Где же Ты?! Ты же обещал!.. Морозный  воздух  отрезвляюще врывается  в сознание – Сволочь! Что ж  ты  делаешь!  Ты  же  сам  предложил  играть! (Какой – то очередной кусок  грязи с  треском  отлетает  от  меня.) Забыв  всё и всех,  хватаю  Ваньку  подмышки  и  перебрасываю его  на  крышу...

...Ванька  сосредоточено  ползёт  по  склону.  Вот он  смотрит  на  меня  сверху  и  спрашивает:

– Я кто ?

– Альпинист!!

– Ага! Айпинист! –  соглашается  Ванька.

А что,  похож!  Даже  смотрит  на  меня,  наклонив голову  между  ног – так  удобней.  Не  удержавшись,  советую:

– Бей ногами ступеньки,  легче  будет.

– Угуу...

Я замаскировался на крыше и стараюсь не высовывать голову, чтобы меня не было видно со двора. Видимо  от  того,  что  лежу,  начинает  казаться,  что  крыша  и  в самом  деле  похожа  на  ледовый  склон. Ванькина  фигура  привычно  расположилась  поперёк  горизонта – половинка  на  льду,  половинка на  фоне  тёмно  синего  неба.  Очень  похоже. Склон  выполаживается, Ванька  хватается  руками  за  гребень,  ещё  чуть–чуть и  выйдет наверх. Господи, ну  как  девчонка – не  отпуская  рук, он  начинает  подбирать ноги,  и  первой  над вершиной водружается  Ванькина  попа. Ну  точно  девчонка! Иван выпрямляется,  балансируя  раскинутыми  руками...  И  произносит! Как  настоящий альпинист  произносит!!:  "Ууух  Ты!!!"

Закрыв  глаза  представляю,  что  он  видит  (Здорово!!!...)

– Вань, спускайся!

– Не–ааа!

– Как ?  А  куда  ты ? 

– Туда! – Ванька  радостно  показывает  на  противоположный  скат  крыши,  тот  самый,  что  я  не  вижу.  Он  лукаво  смотрит  на  распластавшегося  по  склону  дядьку.  С ужасом  понимаю: играет. До него метра 2, и  если  я  брошусь,  он  обязательно  шагнёт на  ту  сторону,  а  там... 

Знакомый,  липкий  страх  хватает  за  кишки,  делает ватным  тело...  Идиот,  старый  идиот  –  доигрался!  Я  судорожно  ищу  выход,  Ванька  ждёт... Смотрю  ему  в  глаза  и  вдруг  понимаю... (Пошёл?! Так иди! Твою мать! – кричит во мне  кто–то...) и я нахожу единственно возможный ответ:

–  Подожди  меня!  Вместе  пойдём!..

Вместе!?  Для  Ваньки  это  святое. Он ждёт... Медленно  поднимаюсь  к  нему,   хватаю  рукой  за  комбинезон  и  чуть  не  реву  от  испуга. Ванька смотрит  мне в  глаза... Выдохнув  три  раза,  становлюсь рядом  с  ним...

Мы  стоим  на вершине,  держась  за  руки,  и   не спеша вертим головами, вглядываясь  в  Наш Мир. Заснеженный гребень  уходит  вправо  и  влево,  скальные  отроги  спускаются  в  долины,  ледовый  язык  выходит  на  поленницу  и  срывается  вниз  жуткими  разломами  ледопада. (И  вправду  похоже.)  Шапка  заломлена  на  затылок, размотавшийся  шарф полощет  на  ветру,  я  по  уши  в  мокром  снегу.  (В гробу я всех видел.) Ванька  выглядит чуть–чуть  солидней,  но, в общем и целом,  тоже  хорош.

– Здорово!!! – не выдерживаю я.

– Ага! – радостно  подтверждает  Ванька, – Пошли ?! – и  тыкает  варежкой  в  поленницу.

– Э нет! Спускаться  будем  по  всем  правилам.

Я  отхожу  на  метр вниз,  закрепляюсь  и  раскидываю руки:

– Давай!

Ванька  тоже  раскидывает руки  и, радостно  визжа, врезается  в  меня.  Мы,  обнявшись,  громко  хохочем на  весь  двор. 

– Исё,  исё – Ванька  даже  притопывает  от  нетерпения, как маленький  синий пони.  И мы  повторяем  процедуру!.. И ещё!!.. И ещё  раз!!!

Аккуратно  снимаю  его с  сарая! Отряхиваю...  Приседаю, снимая  свои перчатки  и  его  варежки, и глаза  в  глаза  жму  маленькую  мокрую ладошку:

– Спасибо, Малыш!

Ванька  вдумчиво моргает и отвечает:

– Ага!!... (поразительно богатый у него язык)

Дальше играем без дураков!  Во всю нашу немалую мощь, и от  всей нашей потрёпанной  души. Я легендарный самолет  АНТ–25,  Ванька его мотор и  одновременно отважный лётчик Валерий Чкалов. Мы,  качаясь  на  качели, пересекаем над полюсом Северный  ледовитый  океан. Мотор  работает с перебоями – Ванька  сообщает: "Я устал  гудеть. Далеко еще до Амеики?"   

– Метров 300 осталось...,  –  Мотор окончательно глохнет.

С выключенным движком мы  медленно  планируем   и совершаем  аварийную посадку среди  арктических  торосов. Перед  спасательной  операцией  я  поправляю  комбинезон отважного летчика. Полярный  ас доверчиво смотрит мне  в  глаза. Господи,   что  это?  Какая–то льдинка  дрожит    в  его  правом  зрачке... 

– Ты  ранен!, – ору я. – Эвакуация! 

Ванька с готовностью  ахает, томно закатывает глаза и валится в сугроб. Срочно перегружаю  его в санки.

...Упряжка  полярных  лаек, под  управлением  старого  каюра  стремительно  несётся по  двору. В нартах  тихо  стонёт  знаменитый  лётчик. Полозья  забрасывает на поворотах, выбрасывая снежные вихри. Ванька театрально вскрикивает. Проношусь мимо какого–то  деда и слышу в спину: "Здравствуй, Ваня". Оглядываюсь на бегу... а  вижу  только  Глаза... 

Блеклые стариковские зрачки  наполненные  влагой печально глядят в Ванькину спину...

Вселенская тоска обрушивается  на Мир...

Вожак мгновенно заносит  упряжку вправо, каюр помогая  тормозит ногой.  Нарты,  с визгом накренясь, разворачиваются боком.

– Ваня,  поздоровайся  с  Дедушкой. 

Ванька,  перестав  стонать, подхватывается,  видит  деда и радостно  вопит:

– Зд’аствуй,  Дедушка!  Я  завт’а   ищё   п’иду  гуять!

Глаза становятся синими,
Морщинки светятся радостью.
Разорванная  в клочья тоска тает  под  лучами  звезды по имени Солнце.

Старик счастливо и молча кивает головой: приходи, приходи...(Хоо! Да  мы  волшебники!)

Не отвлекаясь  больше ни  на  что,  спасательная  экспедиция  врывается  в  квартиру.  Вся  надежда  на  добрую  медсестру  Олю. 

– Оля,  смотри,  что  это  у  него?

Ванька  обвисает на моих руках и жалостно сипит: "Я эаненый". Олька  стремительно приседает  перед  "больным", внимательно смотрит  ему  в глаза, и,  слава  Богу,  начинает  улыбаться. 

– Не  бойся, это  у  них  бывает.

"Оживший" Ванька  эхом поддакивает: "Ага, бывает...", Олька  смеется  и  треплет  нас по  головам:

–  Идите  пить  чай... (Волшебница?!!)

15.03.96г.
Пермь,  Старый двор на Папанинцев.

***

– Иди чай пить! –   это  меня. Никак  не  могу оторваться... В палатке начинается активное обсуждение:

– Он что,  примёрз  там?

– Ну да!  Струёй  к  леднику! Градусов 25 на улице.  

– А чего молчит?

– А жизни  теперь  радуется,  или  язык  прикусил  от боли.

– Я  его  щас  убью.

– Ну да,  ты  его достань  сначала.

– Слушайте, Мужики,  а  он  может  и  вниз  загреметь, я  его  знаю. –    это  Саня,  он  точно  знает,  настрадался  как  то  раз  со  мной.

Был бы  у  нас ещё день, и  были бы мужики здоровы...  Я  бы  пошёл  наверх. 

Серёга! Я  хочу  на  вершину! 

Чёрт! Теперь придётся  ждать  ещё  год!  Ещё  целый  год,  чтобы  понять  всё  до  конца... Вздыхаю,  оглядываю   родной  Млечный  путь  и   иду  в  палатку.  Серега, спасибо Вам! – с  меня  коньяк...

21.08.96 г.
Центральный Тянь–Шань,  гребень под пиком Каракол

4

Я  стою на  вершине  с  прекрасным  именем   "Корона".  Взахлёб  вдыхаю разряжённый  воздух  и  пью глазами синие  дали  с  золотыми  облаками  Моего Мира. 

Я не  видел  Такого  3  года. После  той  страшной  трещины я три  года  не поднимался  на  Вершины – эта  первая! Да ещё  какая! Сама  "Корона"! Я шёл к ней  тридцать лет и три  года!  Три года, сжав зубы, я заставлял себя идти в горы. Три года я  боролся  сам  собой.

Целых  три  года! Всего  три  года!...

Завтра  у  меня  снова  день  рождения. Завтра мне 33. Завтра  меня  будут  целовать  девчонки,  завтра  мы  будем  пить  коньяк  за  вершину  и  за  меня, завтра  мне   подарят  шарик  с  колокольчиком.  Он  будет  весь  день  звенеть  у  меня   на  рюкзаке –  и  весь  день  ангелы  на  небесах  будут  получать  крылья. Это  будет  завтра...

В сентябре у меня родится племянник. Его назовут Максом, и я снова услышу заливистый смех Мамы, наконец–то ставшей Бабушкой.

Я выбрался  из  той   страшной   трещины. Не прошло  и  трёх  лет. 

Целых  три  года! Всего  три  года!...

ХОТЯ... Кому как...

Шура  Паняев за это время женился  и родил сына и дочь.  Шура  жутко  тоскует  в  своём  Красновишерске  и  клятвенно  обещал,  что  через  полтора   года   жена  опустит  его  в  горы.	У  Серёги  Фарберова  и  Натальи  родился  Сашка. Недавно  он  научился  говорить  букву  Р и  при  встрече  с  особенным  удовольствием  орёт: "Р–р–р–адик!   Пар–р–разит!"   В виду  очевидной  взрослости  уже всё  знающего  сына,  Наталья  вырвалась  с нами  в  горы.
Эдик  написал  огромное  количество  песен.  Две  из  них  для меня.  Или про меня.  Сейчас  он  снимает  видеофильм.  Вчера  с  Серёгой  Фарберовым они  должны  были   подняться  на  пик Киргизстан.	Женька  снова  не смог пойти в горы.  Он  купил  квартиру  и  бешенным  темпом   отдаёт  долги.  Мечтает  о  дочке, и  Иринка  прилюдно  ему  обещала: "Рожу!"  Теперь  он  рвёт  на  себе  волосы  и  бьёт  себя  в  грудь –  В  горы  хочу!  Как  я   его  понимаю...  Теперь.
Кажется  все.   Андрей  и  Серёга?  А  чего  с  ними  сделается.  Вон  они,  метрах  в  20  ниже.  Как  обычно,  идут  меня  спасать,   и  как  обычно,  ругаются  друг с  другом – выясняя,  кто  более  правильно  ходит. Через  5 минут  будут  здесь.  Сейчас  напишу  записку: "15 числа  на вторую башню Короны взошли...",  обниму  мужиков  и  мы  потопаем  вниз.	Ванька?  Ванька  ждёт  меня   в  Перми.  Отпустил  "не надолго"  с  твёрдым  обещанием  привезти  Дыню,  сошлись  на  настоящей  туркменской,  килограмм  на  20.

Пора...
Пора  вниз!  
Теперь  главное  Дыня...

15.08.97г.

***

 Вы правы, конечно вы  правы  – так  не  бывает!  В настоящей   жизни  так  не  бывает. 

Серёга  Фарберов,  чуть не  разорвал  меня  в  поезде:  "Как  ты  мог?! Как  ты  мог ими  рисковать! Мы же  договорились – девчонок  не  брать! А  если  бы  с  тобой  что  случилось... "  и  три  дня  со  мной  не  разговаривал.  Он прав,  я  нарушил  все  возможные   принципы  безопасности. Очень  хотел взойти  и  не  мог  сказать хоть  кому–то: "Останься!".   Без  них  я  бы  не  пришёл к вершине. И я не  космический корабль–  подниматься  на  чьих–то плечах. Мы  вместе  шли  14 дней ,  вместе  и   поднялись.  Я  думал,  на  подъём  меня  хватит  для всей группы...  Серёга повторил: "А  если  бы  с  тобой  что  случилось... ",  – и  бешено  выплюнул: "Я тебе не  доверяю!"  

(Весь  вечер  курил  в  тамбуре...)

На  станции  Чу  вместо  дыни  мы  с Эдькой  отбивались  от  местных  кагэбэшников. Его  замели  с  видеокамерой  за  съёмки  "сверхсекретного объекта" –Казахского вокзала. Молодые русские  парни в купе проводника трясли красными  корочками (интересно, почему  не зелёными),  грозили  высадить  Эдьку  вместе  с камерой  и  требовали  50 штук  на  шампанское. Я  бы  отдал – мне дыня  нужней, Ванька  ждёт. Увидел  глаза  Эдика,  вздохнул   и  сказал: "Высаживай  всю  группу.  Все  32  человека."  Деньги  мы  не  дали... 

Дыню  куплю  в  Перми.  Прямо  у  вокзала. Жаль не  туркменскую. Нет у нас  таких! Ну Нет! Ну  и  плевать, Ванька, слава  Богу,  в  дынях  пока  не  силён.  Ему  главное что? Что Дыня!...  и  от  Радика! Но Олька  конечно  догадается. Она  у нас  умница – обязательно  догадается. Ээх...

***

Вы правы, конечно вы  правы – так  бы  всё  и  было...  Если  бы  не  Лёха.

Посапывая  от  напряжения,  весь  взмыленный  и запыхавшийся, в  купе вваливается Лёха, сгибаясь  под  тяжестью  дынь.  Аккуратно  сваливает  одну  на  мой  матрас, скороговоркой  произносит: "Тебе! Уж не знаю,  та или нет",  и  кряхтя  удаляется  дальше по  вагону  – худой Санта–Клаус  посреди азиатской пустыни, руководитель второй связки моей группы....

Дыня нежно светится в сумраке купе. Сладкий аромат  плотно забивает вагон. Поезд  трогается и ласковые лучи казахстанского солнца в последний  раз  гладят жёлтого  поросёнка  по  упругим  бокам. Это была...

Послушайте, Вас  интересует какого  она  была сорта?..
ПРАВДА  ?!
И  нам  с  Ванькой  наплевать!
Главное,  что Дыня!...   и  от  Лёхи!
***
Я зажег...  в церквях... все  свечи...
Но одну...  одну...  оставил...
Чтобы друг... в осенний вечер...
Да  по  мне её...              поставил...
 
Чтобы  дальняя  дорога 
Мне  короче  показалась,
Чтоб душа, вздремнув немного,
Снова  к дому собиралась.
 
Где  порвав  к  чертям  всё  тело,
Сберегла  её  живою,
Днём  дралась,  ночами  пела,
Не давала  ей  покою.
 
Грела льдом, Кормила небом,
Жизнь в овчину отрыдалась,
Целовала белым снегом,
И огнём ласкать пыталась.
 
Отняла любовь земную,
Подарив тоску и веру, Разбавляя удалую,
Жизнь веселием без меры.
 
Ни кола, двора, ни денег,
Только горечь, да тревога,
Да закат, где всё до фени,
Чтоб ни двери  ни порога...
Ю. Шевчук

И зачем Мы туда ходим?...

***

Я зажег...  в церквях... все  свечи...
Но одну...  одну...   оставил...
Чтобы друг...  в весенний вечер...
Да  по  нам её...   поставил...

***

Любу и Андрея отпевали в Успенской церкви. Их  провожало  около трёхсот человек.  Триста  свечей  горели  в  храме. И ещё  сорок  у  нас  в  клубе. Под фотографиями Любы и  Андрея... И  пика Белуха.

Этим летом кто–то  из наших пойдёт на Алтай. К  Белухе.
Вешать  табличку...

"Я не хочу, чтобы моя  жизнь наполнялась годами. Я  хочу, чтобы мои годы наполнялись жизнью..."

Морис Эрцог

***

Черная трещина  периодически появляется  внизу.  Я знаю, что умру... Знаю, что Ванька тоже умрет... Когда  я думаю  об этом,  жуткий  холод врывается в сердце, ноги  начинают скользить  по льду, внизу  разверзается чёрная пасть и начинает ломать и корежить.  И  маленький мальчик с коричневыми бусинками глаз заходится  в крике: "Мамочка!!!" 

Я не знаю. Я верю. Дороги  вниз нет, только вверх.  У меня есть надежда, что всё  не так  просто и не так плохо.  Я люблю! и  эта  любовь спасает меня и моих  любимых. Тоненькая ниточка связывает нас навсегда! А когда мы  умрём?..

Я не знаю. Я верю. Дороги  вниз нет, только вверх. Когда мне очень страшно, я начинаю шептать:

Да   святится  имя  Твоё.
Да придёт царствие Твоё.
Да свершится  воля  Твоя.
 
И чувствую нить уходящую Вверх!...

«Творчество, даже если оно
рождает заблуждение, всегда возникает
из любви к кому–то другому»

Умберто Эко, "Маятник Фуко"

Эта книга написана про любимых и для любимых. Они настоящие авторы, я только описал их поступки. Мне очень хочется перечислить их поименно ­ они  это заслужили:

Анна и Азгам Губайдуллины; Света, Сергей и Максим Бузиловы; Аня Нужная; Тамара, Вениамин; Ольга, Олег и Оля; Лена, Паша и Иван Чигаревы; Оля, Эдик, Женя, Иван и Леша Илларионовы; Ирина, Женя, Коля, Миша, Юра и Никита Вороновы; Надежда, Дмитрий, Оля, Артем и Леша  Коробейниковы; Наташа, Женя и Миша Володины; Лена и Леша Чистяковы; Лена, Сергей и Юля Спешиловы; Наташа и Леша Спешиловы; Рена, Андрей и Андрей Андрюшины;  Наташа, Сергей, Ира и Саша Фарберовы; Ольга, Валерий, Володя и Маша Орловы; тетя Лида, Игорь и Женя Котельниковы; Таня Орленко; Мария Веретенник;

Андрей Маракулин; Саня Лебедев; Маринка Аверьянова; Сергей Крылов; Сергей Боряшов; Миша Белоглазов; Света и Егор Курагины; Ольга Тарасова; Ирина Устинова; Дима Ившин; Тома Павленко; Ирина и Игорь Ромашко; Лена Бушуева; Ирина Копытова; Лена и Андрей Пухаревы; Таня и Игорь Ломовы; Андрей Арапов; Лена Тиунова; Альфис Галишин; Сергей Нечаев; Миша Поздеев; Андрей Пучнин; Андрей Долгих;  Сергей Трофимов; Света Герасимова; Андрей Чистяков; Саша Беляев; Володя Бобошин; Владик Стариков;

Наташа Лизогубова; Ирина и Алексей Симоновы; Лена и Игорь Голдобины; Света и Саша Носовы; Миша Пастушков; Юля Гринберг; Женя Каюмов;

Сергей Бояршинов; Саня Паняев; Эдик Поносов; Ирина и Саня Есин; Сан Саныч Князев; Валера Ощепков; Наташа Попова; Сашка–Вибрам; Вера и Игорь Халецкие; Галя и Андрей Егорыч Механошины; Миша и Лиля Мельниковы; Галя и Андрей Михалевы; Рита и Сергей Огарышевы; Ирина и Андрей Мамаевы; Наташа, Андрей и Маша Клестовы; Дима Харитонов; Марина и Дима Печеницины; Вера и Коля Исаевы; Сергей Зорин; Саня Шишкин; Слава и Толя Давыдовы; Лена Жукова; Света Чунарева; Света Вострикова; Света Бигтагирова; Женя Ляпина; Лена Еговцева; Галя Ковтун; Вадик Жаков; Настя и Наташа Дробышевы; Таня Мусихина; Женя Костарев; Ирина, Максим и Маша Макеенко; Аня, Данил и Егор Мартюшевы; Марина и Миша Белокрыловы; Иван Евстафьев; Иван Митрошин; Анна Корсунская; Наталья Климачева; Лера Бебчук;­­ Лена Атнабаева; Саня Торопицин; Сергей Щеколдин; Ольга и Лера Михайловы; Марина Фурман; Ирина Андреева; Ольга Попова; Олег Ковин; Дима Дунаев; Сергей Елькин; Юля, Олег и Света Фофановы; Владимир и Александр Новолодские; Андрей Колеватов; Андрей Жуланов;

Лена, Борис и Антон Кондаковы; Наташа, Роман, Никита и Глеб Каменские; Лена, Витя и Максим Имакаевы; Лена, Сергей, Семен и Соня Красновы; Света, Сергей и Антон Шубины; Лена, Вася, Лина и Дина Пототни; Лариса и Алена Красковы; Дина Афанасьевна Измайлова; Виктор Зарецкий; Ирина Аликина; Милана Сочень; Раиса Константиновна Кустова; Наталья и Раф Гуревич; Лена и Владимир Факторович; Александра Максимовна Сидоркина; Илья Бочаров; Ольга Таизова; Людмила  Стороженко  Людмила Молош; Ольга Попкова;

Иногда я сам себе завидую…

Если Вы искали свое имя в списке, то это ничего, это бывает… это пройдет. Если Вы не одобрили некоторые имена, то это тоже ничего… и это пройдет. А вот если Вы забыли о себе,  то это уже не пройдет никогда… Мне кажется — Любовь имеет отношение к вечности. Нам осталось только добавить:

Храни их, Господи.
 
И этот текст превратится в молитву за любимых людей.